«Меня никогда не били»: Аверина — о жёсткости тренеров, поражении на Играх, общении с предметами и признании Соловьёва

Оценка за упражнения с булавами на Играх в Токио была несправедливой, и смириться с ней не удалось до сих пор. Об этом в интервью RT заявила 18-кратная чемпионка мира по художественной гимнастике Дина Аверина. По её словам, один из арбитров предупредил их с сестрой, что судейство во второй день турнира будет аховым.

Спортсменка рассказала, какое влияние оказывала на неё Ирина Винер, и вспомнила, как осмелилась поставить ей свои условия. Она также призналась, что никогда не подвергалась насилию, и поделилась подробностями своего романа с фигуристом Дмитрием Соловьёвым.

— Спортсменки, которые добрались в художественной гимнастике до олимпийской медали, обычно делятся на две категории. На тех, кто не мыслит своей дальнейшей жизни без этого вида спорта, и тех, кто старается максимально от него дистанцироваться. К какой категории вы отнесли бы себя?

— Я что-то между, мне кажется. После Олимпиады в Токио, после чемпионата мира, который был у нас в том же году, я действительно не хотела слышать о гимнастике, хотела отдыхать. Но осталась в спорте, потому что Ариша (сестра Арина Аверина. — RT) решила тоже остаться. Попробовать новую программу, новые правила. Нас держало то, что до следующей Олимпиады оставалось совсем чуть-чуть. До Игр в Токио мы пять лет тренировались прям очень усердно, А тут — какие-то три года. Ну а когда нас закрыли, лишили возможности выступать на международных турнирах, я снова стала думать о том, что пора бы завершать карьеру.

— Меня, если честно, после Токио не покидало ощущение, что вас очень долго уговаривали не уходить из гимнастики.

— Да, это правда. Ирина Александровна (Винер. — RT) убеждала нас с Ариной, что обязательно нужно остаться и всё будет хорошо. Потом, когда она, видимо, поняла, что отстранение — это надолго, уговаривала выступать в России. Но я сразу сказала, что мне это совсем неинтересно. Я слишком много лет выступала на чемпионатах Европы, мира, на Олимпиаде, чтобы, лишившись этой возможности, считать внутренние соревнования вызовом.

Уже потом, когда я завершила карьеру, поняла, что сделала правильный выбор. Уже было слишком тяжело тренироваться, плюс травмы. На каждый очередной турнир я начинала настраивать себя заранее, иногда за сутки до старта вся была в напряжении, в мыслях о предстоящих соревнованиях, и невероятно от этого уставала. При этом в ходе выступлений вообще не испытывала эмоций. Реально не понимала, зачем я продолжаю убивать свой организм и множить свои болячки. Ради чего?

— Поэтому с таким энтузиазмом вы ринулись в новый для себя вид спорта, согласившись участвовать в «Ледниковом периоде»?

— Да. Ну а потом встретила Диму и поняла, что в моей жизни снова всё хорошо.

— В российской художественной гимнастике всегда очень чётко прослеживалась некая цепочка поколений. С появлением каждой очередной звезды все понимали, на какой срок она пришла, кто придёт за ней. Принимая решение остаться ещё на один олимпийский цикл, вы понимали, как сильно подсекаете карьеру той же Лалы Крамаренко?

— Я об этом не задумывалась и объясню, почему. После Игр в Рио-де-Жанейро, когда свои карьеры, пусть и неофициально, завершили Яна Кудрявцева и Рита Мамун, мы с Аришей знали, что первым номером сборной должна стать Саша Солдатова. Но получилось так, что на первые позиции вышли мы, а Саша осталась третьей. Когда закончился следующий олимпийский сезон и поменялись правила, я вообще не понимала кто по этим правилам может стать в России лучшим.

Безусловно, это могла быть Лала: у неё хороший набор элементов. Но на международной арене судят не так, как в России. Поэтому мне было интересно тоже попробовать посоревноваться, посмотреть, как будут оценивать меня, смогу ли я удержать те позиции, на которые забралась до Игр в Токио. И точно осталась бы, если бы нас не «закрыли». Тем более, что новые правила подходят мне идеально.

— В каком смысле?

— Сейчас надо больше танцевать, показывать эмоции, делать элементы и сложные риски. Буквально на днях Ирина Борисовна Зеновка ставила мне номер для шоу, и мы как раз говорили с ней об этом. Что мне самое время вернуться и снова начать выступать. Но это было, конечно же, не всерьёз.

— После того, как Евгения Медведева проиграла Олимпиаду в Пхёнчхане, её буквально испепеляло желание обвинить в этом поражении весь мир: тренера, более удачливую соперницу, систему, злой рок. И только годы спустя она нашла в себе силы вслух сказать о том, что проиграла сама. Ваше поражение на Играх в Токио тоже получилось неоднозначным. Вы относитесь к нему сейчас так же, как в 2021-м, или иначе?

— Я особо не пересматривала программы, но на последних перед Играми сборах во Владивостоке понимала, что у меня самая технически сильная программа, это признавали даже судьи. У меня был очень хороший набор в булавах, и именно с оценкой за это упражнение я не согласна до сих пор, потому что исполнила всё, кроме одной «эмки» (категория сложности броска. — RT). В обруче немного тряслась, но, тем не менее, сделала запланированное. Мне чуть-чуть придержали баллы за мяч из-за ловли, так что там оценки можно считать адекватными.

А вот упражнение с лентой было хорошим, на чемпионате Европе получила за него больше. Понятно, что олимпийский уровень с европейским нельзя сравнивать, но до сих пор обидно, что у нас с Линой Ашрам оценки за ленту получились одинаковыми, хотя в квалификации она сделала упражнение чисто, а в многоборье потеряла предмет. В подобном случае всегда возникают сомнения в справедливости результата. Тем более, что нас разделили сотые доли балла.

— На самом деле подобный люфт в судействе — распространённая вещь в необъективных видах спорта. Особенно при равенстве сил. Арбитры вполне могли отдать олимпийское золото вам, ущемив интересы Ашрам, но решили иначе. И то и другое входит в правила игры.

— Как раз это я очень хорошо понимаю. Просто ещё до Олимпиады начали проявляться определённые тенденции. То, что нас будут стараться «убрать», стало понятно на этапе Кубка мира, который проходил в апреле 2021-го в Ташкенте. В тех же булавах мне не засчитали несколько «эмок». Я спрашивала у российского судьи, в чём причина, она ответила: олимпийский год. Как раз поэтому мы очень много отрабатывали программы, кидали предметы чуть ли не в два человеческих роста, чтобы гарантированно получить надбавку в 0,4. И подошли с Аришей к Олимпиаде в очень хорошей форме, заведомо понимая правила игры.

— В каком-то из интервью вы сказали, что показать в полной мере «сложность тела» вам помешала в Токио травма спины.

— Я имела в виду немного другое. Благодаря «лишнему» году, который из-за ковида образовался перед Играми, мы с Ириной Борисовной и моим тренером Верой Николаевной Шаталиной переделали программы так, что всё стало незаметно. Да, мне пришлось отказаться от элементов, которые не позволяла делать спина, но мы компенсировали это бросками. Иногда я могла проиграть какой-то старт, если теряла предметы, но мы же всё равно постоянно подсчитываем оценки, следим, какой у кого набор. В Токио я проиграла Линой в элементах, у неё они оказались более сильными. Но в технике я была выше.

— Насколько опасно в вашем виде спорта придавать огласке имеющиеся травмы?

— Я задумывалась об этом. Знаю, что, например, в хоккее тебя могут специально бить по больному колену или плечу. Но в гимнастике нет такого.

— Я имею в виду, чисто судейское отношение. Арбитры ведь могут рассуждать и так: мол, у Авериной травма спины, значит, она стала слабее, и её можно не судить так, как раньше.

— Такого отношения я никогда не замечала. Тем более что на международном уровне у всех так или иначе есть проблемы со спинами, с ногами, кто-то с переломами выходит.

— То есть, живых на этом уровне в вашем виде спорта нет?

— Выходит, что так. На Олимпиаде все были поломаны, я точно это знаю, но на это уже никто не обращал внимания. Мне даже российский судья как-то сказала: какая разница, что у кого болит? Ваше дело — на ковёр выйти, наше — оценить.

— Не представляю на самом деле, как психологически можно выдержать ситуацию, когда со всех сторон тебе твердят, что олимпийское золото должно было быть твоим, чествуют на президентском уровне, как чемпионку, но сама ты при этом понимаешь, что этого золота у тебя нет и никогда уже не будет.

— На самом деле многие, наверное, просто успели успокоиться после квалификации, где я стала первой, Ариша — второй, а Ашрам с заметным отставанием — третьей. Но как раз после того выступления сестра разговаривала с одним из наших судей, которого не было на Олимпиаде, и спросила, что называется, в лоб: «Нам завтра конец?» И услышала: «Да. Но вы держитесь…»

Мы и сами знали, что уже произошла замена судей, что в составе бригады оказались те, кто вообще не должен был судить, поскольку их гимнастки выступали в финале. То есть с самого начала мы приблизительно представляли, как будут развиваться события, и были готовы к этому.

— Одно дело — быть готовым, и совсем другое — встать на вторую ступень. Особенно с таким количеством титулов, как у вас. Как долго пришлось вытаскивать себя из всего пережитого?

— Ну вот уже четыре года прошло, я почти совсем успокоилась. Но в тот год, да и на следующий тоже, было сложно.

— Ночами Олимпиада снилась?

— Снилась, конечно. Что я выступаю чисто и выигрываю. Что я выступаю чисто и проигрываю. Понимала, что должно просто пройти время, но в тот период всё это угнетало страшно.

— Представляете себя тренером?

— Нет.

— Почему?

— Очень много проводила мастер-классов после Игр, и понимаю, что это пока для меня сложно. Надо сидеть в зале с утра до вечера, а я немного устала от зала. Не хочу.

— Наверняка вы смотрели фильм о Рите Мамун «За пределом».

— Даже видела, как это снималось.

— Не так давно Рита сказала, комментируя некоторые моменты фильма, что результата можно было бы достигнуть несколько другими методами, не столь жёсткими. Как считаете, методы могли быть иными?

— В моём случае они всегда и были иными. Меня никогда не били, не выгоняли из зала. Видимо, ко всем нужен свой подход. К Рите он был таким, как и показано в фильме. К той же Арише Вера Николаевна всегда относилась чуть строже, чем ко мне. Меня же всегда хвалила, поддерживала, потому что знала: если меня ругать, я обижусь. Могу развернуться и уйти, могу плохо выступить.

— Ирина Александровна тоже относилась к вам лояльнее, чем к другим гимнасткам?

— Да. После травмы спины она разрешала мне делать упражнения на тренировках вполноги, знала, что на выступлении я отработаю по полной. Были, конечно, моменты, когда она и кричала, и злилась, но без этого в большом спорте никуда.

— Глядя со стороны на то, как тренеры кричат на других, есть страх, что к тебе могут начать относиться так же?

— Если честно, то да. Даже если я выступала чисто, но видела, что Вера Николаевна чем-то не очень довольна, иногда спрашивала: «Всё плохо, и Ирина Александровна меня сейчас убьет?» Не всерьёз, конечно, но такое бывало.

— Винер принято считать автором всех российских гимнастических побед. Но ведь у каждой из вас есть личный наставник, который в ежедневном режиме готовит к соревнованиям, выводит на помост. В чём заключается вклад главного тренера?

— Без одобрения Ирины Александровны я бы не поехала на международные соревнования. Только она решает, готова гимнастка выступать, или нет. Если вдруг что-то на соревнованиях пойдёт не так, она может убрать тебя из команды. Все годы, что я выступала, всегда переживала. Боялась, что, если вдруг перестану показывать хорошие результаты, меня могут просто выгнать или отправить в запас.

— Когда Винер перестала ездить на международные соревнования, вам стало легче или сложнее?

— Сложнее однозначно. Это было в период ковида. Ирина Александровна заболела, причём, достаточно тяжело. К счастью, обошлось без больших осложнений, но врачи запретили летать. Но и после этого она всегда по фейстайму выходила на связь на тренировках, всё контролировала.

На Олимпиаде мы вообще постоянно слушали её замечания, работая в наушнике — просто заклеивали его от посторонних взглядов. Но отсутствие главного тренера всё равно ощущалось, словно нас никто не оберегает. Даже Вера Николаевна обмолвилась: мол, когда Винер в зале, сразу начинаешь меньше переживать, чувствуешь, что за спиной есть поддержка.

— А сама Винер когда-нибудь позволяла себе продемонстрировать, что у неё могут быть какие-то проблемы, усталость, неважное самочувствие?

— Вообще никогда. Помню, В 2018-м в Москве проходил очень важный этап Гран-при, накануне которого у Ирины Александровны умерла мама. Она постоянно выходила на связь. Настраивала нас, опекала, тщательно скрывая, как ей больно и тяжело.

— Сейчас, когда вы достаточно плотно соприкоснулись с совершенно другим видом спорта, другим окружением, другими задачами, нет ощущения, что все предыдущие годы были жизнью в клетке?

— В определённом смысле так и было, поскольку я почти безвылазно находилась в Новогорске, особенно, когда был ковид. После Олимпиады, мы с Аришей поставили Ирине Александровне условие: будем жить дома и приезжать в Новогорск на тренировки — готовиться к чемпионату мира. Иначе просто закончим выступать и никуда вообще не поедем.

— Винер пошла навстречу?

— Да. Тогда мы впервые и поняли: вот она, свобода! Можно вечером куда-нибудь пойти, прогуляться.

— Зная, что тренер не стоит над душой, удержать себя от желания открыть дома дверцу холодильника очень сложно?

— Для меня нет. Если я хочу есть, то ем. В этом плане мне повезло с генетикой. Я могла после отдыха поправиться, но это был максимум килограмм, который уходил, как только я начинала тренироваться.

— А гибкость — это природное качество, или результат постоянной работы?

— Отчасти природное, но в детстве мой первый тренер Лариса Викторовна Белова постоянно меня растягивала, и это качество надо было всегда поддерживать.

— Суеверия по отношению к предметам тоже закладываются у гимнасток с детства?

— Наверное, да. Во всяком случае я всегда знала, что предмет нельзя обижать, нельзя кидать куда попало, потому что он обидится и на соревнованиях обязательно себя «проявит». Бывало, конечно, что я и палочку ленты ломала и булавы швыряла, но сразу же извинялась перед предметом, целовала его. Хуже всего я отношусь к тому, когда кто-то посторонний хочет подать мне мой мяч или обруч, когда они выкатываются за пределы ковра. Сразу кричу: «Нет, нет, нет, спасибо, я сама».

— В гимнастике, как и в фигурном катании, все элементы, включая работу лицом и телом, отрабатываются до полного автоматизма на тренировках. Но когда я смотрела на вас с Димой Соловьёвым на льду в рамках «Ледникового периода», не могла понять: откуда берётся столь невероятная способность передавать эмоции, при том, что никакого автоматизма, позволяющего не думать об элементах, у вас не может быть в принципе?

— Вы знаете, даже в гимнастике, когда мне говорили сделать упражнение в полную силу, мне было сложно выражать эмоции. Где-то улыбнуться, где-то грусть изобразить. Всё это я уже потом нарабатывала во время соревнований, да и то научилась этому с возрастом. В фигурном катании всё получилось точно так же. На тренировках было не до эмоций, приходилось сразу выдавать их на выступлениях. Дима всегда очень сильно мне помогал. Видел, что я переживаю, и успокаивал: «Помни, я всегда тебя держу». Ну и, наверное, сказалось то, что между нами начали возникать чувства, хоть мы ещё не признались в этом друг другу. Особенно это проявилось в танго.

— Много раз слышала от фигуристов, что взаимные чувства сильно осложняют работу в паре.

— Именно поэтому Дима собирался рассказать о своих чувствах мне уже после проекта. Но не выдержал, признался за два проката до завершения. Я тоже хотела сказать, не дожидаясь окончания выступлений — в этом плане, как я шучу, у нас один мозг на двоих, но боялась, что могу этим сбить настрой, заряженность на результат.

— Все, кто в разные годы выступал в «Ледниковом» рассказывали, что сначала всё в кайф: новый коллектив, новые элементы, что-то начинает получаться. Но в какой-то момент от всего этого дико устаёшь. Приходилось испытывать подобное?

— Я под конец проекта была утомлена, потому что приходилось совмещать и фигурное катание, и художественную гимнастику, и мастер-классы, а это — бесконечные перелёты, которые выматывали особенно сильно. Но все равно тренировки на льду, особенно — вместе с Димой, были огромным удовольствием.

— А сейчас ваши совместные выступления в шоу, это удовольствие, или это прежде всего работа, за которую хорошо платят?

— Это и удовольствие, и стресс, и нервы. Мне всегда надо было гонять себя, прежде чем выходить на ковер, я даже перед выступлением делала много всевозможных повторений. На «Леднике» мы тоже предварительно раскатывались на маленьком льду. А в шоу разминаемся, и потом сидим ждём выхода. Иногда долго. Но я всё равно скучаю по этим эмоциям, поэтому для меня это кайф. Была даже шальная мысль: может быть мне научиться кататься ещё лучше, и идти с Димой в спорт, по которому он до сих пор скучает, но быстро поняла, что на это нужно очень много времени, которого у нас уже просто нет.

— Сразу вспоминается, как Татьяна Тарасова в одном из выпусков обмолвилась, глядя на вас с Соловьёвым, что вы, Дина, явно занимались не своим видом спорта.

— Занималась-то своим, но всегда мечтала встать на коньки и научиться ехать вперёд хотя бы фонариками. Видела, как фигуристы катят на такой скорости что аж ветер поднимается, и никак не могла понять, как им удаётся толкаться. Лёд-то скользкий.

— И очень жёсткий, к тому же.

— Это я поняла уже на первых тренировках, ещё до того, как на проект пришёл Дима. Отбила себе всё, что только было можно. Зато потом повезло — оказалась в надёжных руках.