Командир танка Музей с первых дней СВО был на передовой: вызывал огонь на себя, прикрывал пехоту на штурмах, помогал нашим бойцам выйти из окружения. И несмотря на то, что картина военных действий серьёзно изменилась с появлением дронов, роль танкистов на фронте по-прежнему важна. Музей рассказал RT, как бойцы «тюнингуют» танки, как он оказался в лисьей норе и почему задолжал штурмовикам две жизни.
Командир боевой машины с позывным Музей рассказывает свою историю в больничной палате госпиталя Вишневского и вспоминает, как он, ростом 180 см, «так компактненько» научился помещаться в своём танке. С первых дней СВО Музей был за ленточкой: он видел, как меняется характер боевых действий и на что способны на передовой дроны. Вместе с механиком и наводчиком они по-фронтовому модернизировали свою броню: приваривали противодроновые козырьки, цепи и «мангалы». В итоге получилось то, что бойцы называют «штурм-сарай».
Наводчик в татуировках
«Колоссальной мощи машина. Не просто броня: ощущение, что ты Супермен, когда танкуешь», — говорит 32-летний командир танка с позывным Музей. Уроженец Белгорода попал в танковые войска ещё на срочной службе, тогда же прошёл школу сержантов, и как только началась частичная мобилизация, его призвали. Когда на плацу в три шеренги построили командиров, наводчиков и механиков, он уже знал, кто будет в его первом танковом экипаже: «Где-то за неделю до этого я увидел парня: весь в татуировках, забит от шеи ну чуть ли не до пяток. Молодой-молодой. Думаю, ну вот сколько ему лет? Оказалось, 21. Подошёл к нему, говорю: «Ты кто такой? Что тут делаешь?» Ответил: «Рома, наводчик. Повестка пришла, я здесь, чтобы Родину защищать». И я слёту: «Иди ко мне в экипаж!»
Так же получилось и с механиком Егором, его Музей взял к себе, почувствовав, что сработаются. «Понимаете, специфика, например, у разведчиков или снайперов такая: каждый как волк-одиночка, — рассказывает собеседник RT. — У танкистов иначе: втроём мы должны быть единым целым, чтобы понимать друг друга с полуслова. Ещё до того, как я отдам приказ, механик-водитель и наводчик-оператор уже знают, что мы будем делать. Когда долгое время вместе, то, конечно, ты прикипаешь не просто как к своему коллеге, товарищу боевому, а как к брату».
С позывным было просто: до фронта старший сержант работал в Белгородском художественном музее: отбирал картины для экспозиций и проводил выставки. За ленточкой Музей стал командиром танка, Роман — наводчиком с позывным Иж, а Егор (Ждан) — механиком. Им выдали машину — Т-72Б и отправили на Сватово-Купянское направление. Там экипаж принял свой первый бой.
«Враг знал, что делает»
В тот день всё пошло не по классическому сценарию и экипаж действовал экспромтом, делится с RT Музей. Он получил задачу — выдвинуться за БТР к нашей группе, которая оказалась в окружении в одном из населённых пунктов.
«Танк может двигаться исправно со скоростью до 60 км в час по бетонной дороге и при этом не перегреваться. Мы ехали где-то 40 км в час, каждый раз, где могли, притормаживали, повышали обороты, чтобы мотор не перегрелся. А БТР-то шустрый, отставать нам нельзя, потому что местность новая, незнакомая. В итоге он умчал куда-то вперёд, мы заехали в населённый пункт, не видим ни врагов, ни своих. Связи нет. И машина моя закипела. Не едет танк, и всё тут».
Стоять на месте посреди населённого пункта и быть целью для врага — не вариант. Но экипажу повезло: рядом проезжал ещё один БТР с российскими военными. Музей вспоминает, как один из них, пехотинец с позывным Киргиз, крикнул: «Ребята, танкисты, вас к нашей группе отправили! Поехали!» И запрыгивает в наш танк. Мы объясняем, что пока машина не остынет, ничего не можем. Тот на эмоциях: «Вы не в том месте встали совсем! Не едет машина, давайте добираться к нашим ребятам пешком. А там дальше подумаем, может и машина остынет, и воду поменяем, зальём, что-нибудь сделаем, запустим и пригоним».
Танкисты спешились, и в этот момент начался миномётный обстрел. Музей рассказывает, что били «вообще неприцельно, непонятно куда», в том числе по домам, где находились мирные жители. Пехотинец, который сопровождал танкистов, знал, как действовать в условиях городского боя. «Как только был выход миномёта, он пригибался инстинктивно, — говорит Музей. — Слушал, откуда выход. У меня было ощущение, что я смотрю кино, боевик качественный. Киргиз вёл нас очень осторожно. И только когда мы увидели, как пули влетают в стену рядом, поняли, что это по-настоящему».
Вместе с пехотинцем экипаж добежал до своих. «На небольшой поляне стоит домик посередине, а вокруг кольцом плотненько лес, — рассказывает командир. — Оказалось, уже полтора часа идёт стрелковый бой, у наших есть раненые, получен приказ отходить. А как? Куда? Противник начал спускаться к хутору, всё ближе, ближе. Мы отстреливаемся из гранатомётов, автоматов, всего, что под рукой. Порешили, что на исправный БТР грузим раненых и даём им в охрану пару человек: если в засаду попадут, будут отстреливаться».
Свой экипаж Музей отправил на этом БТРе: Иж и Ждан не были ранены, поэтому смогли бы принять бой во время отхода.
«Я подумал: первый день у парней, пусть едут, а сам возомнил себя Рембо, хотя тоже не обстрелянный, — вспоминает собеседник RT. — БТР ушёл, а нас плотно окружили, метров 150 до врага. Ведём огонь и отступаем. И выезжая со второй группой, мы увидели горящую технику наших военных».
Музей и остальные высматривали выживших ребят, нашли одного раненого и подняли на броню. «Там ещё были разбитые гражданские машины, много, — говорит командир танка. — По ним ударили, скорее всего, кассетами, не артиллерией. ВСУ абсолютно точно знали, что бьют по мирным. Нанося такие удары, обычно используют визуальный объективный контроль, чтобы зафиксировать поражение. Там был жёлтый автобус с надписью «Дети». Он был просто как дуршлаг. Что я увидел внутри, рассказывать не буду. Враг знал, что делает».
«Счастливая десятка»
Когда экипаж вернулся к своим, Музей доложил, что произошло в бою. «Парни похохмили поначалу, говорят: «Вы танкисты? А танк-то где?» А потом сказали: «Ребят, к вам претензий нет. Главное — живы! Машину боевую мы вам дадим».
Так Музей получил свой второй танк — снова Т-72Б. И уже через пять дней опять отправился в бой. «Номер нашей машины — 410, — говорит командир. — Счастливая моя «десяточка» — на ней дольше всего мы служили. Мне кажется, что у каждого танка есть своя душа. И если командир со своей машиной характерами не сходится, то всё, будет она капризничать. Ну не нравишься либо ты ей, либо она тебе. Ломается, ты её чинишь, а она опять. Этот танк я назвал Ярый: на вид он такой грозный был, почувствовал, что сработаемся».
Экипаж вложил в Ярого много сил и времени: ребята на фронте делятся своими ноу-хау — как машину замаскировать, как защитить от дронов. И если в начале спецоперации БПЛА не представляли угрозы для танкистов, то с появлением «камикадзе» всё стало намного сложнее.
«Первые противодроновые козырьки были не на заводах сделаны, а в полях, близко к ЛБС, когда ребята, включив ум и народную смекалку, поняли, как себя обезопасить. Потом стали делать «мангалы» вокруг брони, если их на танке очень много, мы его ласково называем штурм-сарай», — поясняет командир.
Когда экипаж Ярого был впервые атакован беспилотниками, бойцы не сразу поняли, что по ним работает не артиллерия и не миномёты. «Прямо над нами разрыв, и я не могу разобраться, что это, — говорит о том эпизоде собеседник RT. — А потом мимо триплекса пролетает какая-то игрушечная птичка и взрывается. Вторая, третья. Четыре «камикадзе» пытались нас подловить. Обзор в танке весьма ограничен. Механик-водитель видит только дорогу, наводчик-оператор — влево и вперёд. Я могу смотреть прямо, налево, направо, немного вращая башенкой командирской. Это если ехать по-боевому. До появления дронов-камикадзе до «нуля» (ЛБС. — RT) мы часто ехали по-походному: высовываешься в приоткрытый люк, подключён к связи с экипажем и мониторишь обстановку. Смотришь, нет ли мин впереди, заграждений каких-то, не идёт ли обстрел. Нужно понимать, что танк — машина очень шумная. И поэтому ещё сложнее в режиме «по-боевому». Даже если в 100 метрах прилетит снаряд, ты можешь просто-напросто не услышать. Заметишь в триплексе всполох, если окажется в зоне видимости. А вот если в пяти метрах рванёт — тогда да, тебе будет всё ясно».
Картина военных действий серьёзно изменилась с появлением дронов, но танки на фронте по-прежнему играют важную роль. «Да, мы стали гораздо чаще работать из укрытий, — говорит Музей. — Но опытные экипажи теперь используют свою машину как снайперскую винтовку: мы можем попасть в блиндаж врага. Врать не буду: не с первого раза. Нужна пристрелка. Кроме того, на многих направлениях танки работают как артиллерия. И в любом случае пехота должна продвигаться, боевые машины — идти вперёд. И танки, как наиболее бронированная техника, всегда будут в авангарде на поле боя. Главное — экипажам правильно их доработать и снабдить РЭБ».
«Парням должен по жизни»
Командир рассказывает, что иногда перед боем у него возникало неприятное предчувствие, но он старался отгонять эти мысли: «Самым страшным для меня была бы потеря моего экипажа. К счастью, со мной в танке никто не погиб. Но я часто об этом думал. Как потом посмотреть в глаза родственникам? Как сказать? А про себя… У танкиста очень много вариантов, как неестественно страшно закончить свое существование. От сгореть — до быть зажатым грудой металла. Но настрой у настоящего танкиста другой, боевой. Его машина — это дом, друг, союзник и броня. И в силу брони нужно верить».
У Музея было несколько непреложных правил: один ключ от танка хранить на броне — на случай, если нужна будет помощь снаружи, второй — внутри; всегда брать с собой дополнительную аптечку. А ещё — не поддаваться обострённому чувству опасности: «Была у меня такая догма: нужно быть готовым ко всему, но не зацикливаться на мысли о том, что можешь погибнуть. Ты внимателен, осторожен, не теряешь самообладания и в то же время при успехах не расслабляешься».
Но даже самый опытный, слаженный и хладнокровный экипаж не застрахован от непредвиденного на фронте. Во время одной из задач танк Музея шёл первым в колонне по территории, которая уже была проверена нашими сапёрами. Но ночью ВСУ заминировали её снова — дистанционно. И уцелев под ударами дронов, танк подорвался на минах и был обездвижен. «Отдал экипажу приказ на эвакуацию, — вспоминает командир. — Выпрыгиваем, по нам работает артиллерия, дроны, вообще всё, что можно. Вижу сзади бэху (боевую машину пехоты. — RT): бойцы залегли в укрытиях, чтобы их не перебили. Мы запрыгиваем на БМП, она начинает движение, и по нам бьёт дрон. Фактически прямо по мне. Меня подкинуло, вижу, что рука у меня оторвана, а остальные повреждения ещё не чувствую».
Музей забежал в ближайший дом, быстро затянул жгут и запрыгнул в лисью нору.
«Залез туда, чувствую, что теряю сознание, вижу, что артерия у меня перебита, рука сломана в нескольких местах, — вспоминает собеседник RT. — В норе тесно, а наружу не высунуться: дроны. ВСУ, как только подбили наш танк и остановили колонну, решили всю штурмовую группу с воздуха добить».
Командир надеялся дотянуть до вечера, чтобы в сумерках доползти к своим, но сил было всё меньше. «Слышу, кричат в нору: «Кто внутри?!» Оказалось, это два штурмовика, которых я знал: Сын и Дракон. Говорю: «Уходите, парни, со мной не вариант вам: по-любому налетят, добьют». Они говорят: «Ты что, Музей, сдурел, что ли?!» Они меня вытащили в другое укрытие, и ближе к вечеру на следующий день начали эвакуировать. Сначала положили меня на носилки тряпичные, я держался одной рукой и зубами вцепился. Бежали со мной километров семь. И потом ещё около пяти. Этим парням, каждому, я теперь должен по одной жизни».
«Всыпать противнику как следует»
За несколько лет на передовой Музей сменил три экипажа: водитель-механик выбыл из-за ранения, командиру передавали в подчинение других бойцов, а с лучшим другом Ромой, с которым они прошли основные бои на «счастливой десяточке», Музей оказался в разных взводах.
О том, что парень погиб, командир узнал в ноябре прошлого года: в блиндаж ударил «камикадзе», парня довезли до госпиталя, но спасти не смогли.
«Когда я узнал, было чувство, что во мне что-то умерло, — вспоминает командир. — Рома действительно был мне братом. Самый улыбчивый молодой парень. Помню, перед боем мне страшно, но я виду не подаю, и он так же. Смотрим друг на друга и всё понимаем. Чувствуем, что вместе сможем, победим. Первое, что сделаю, когда выйду из госпиталя, — поеду к нему на могилу, чтобы проститься».
Дома, в Белгороде, Музея ждёт семья: жена и двое сыновей. Мысли о них всегда поддерживали его в самые сложные моменты на фронте. Недавно ВСУ ударили «Градом» по детской площадке в его дворе. «Жалею я только об одном: из-за ранения не могу сейчас на своей родной земле всыпать противнику как следует. Но я знаю силу русского солдата. Я так скажу: разницы между танкистами Великой Отечественной и нами нет. Это всё то же единство, всё то же братство. И желание защитить Родину. Тех, кто за нами».
Свежие комментарии