В Подмосковье задержали человека, укравшего картину Архипа Куинджи «Ай-Петри. Крым» из Третьяковской галереи. К счастью, нашлось и само полотно, которое мужчина спрятал на стройке в Одинцовском районе. Илья Рясной, бывший старший оперуполномоченный по особо важным делам отдела по борьбе с посягательствами на культурные ценности МВД РФ, рассказал RT, почему такие преступления — не главная проблема рынка антиквариата в России.
— Похищение картины Куинджи из Третьяковской галереи выглядит абсолютно дико: человек в присутствии десятков свидетелей снял шедевр со стены и унёс его, не встретив никакого сопротивления. Хотелось бы узнать ваше мнение об этой ситуации.
— Нормальный человек таким, конечно, заниматься не будет, потому что в этом преступном бизнесе главное — не столько украсть, сколько сбыть. Обычно все такие крупные преступления выполняются под заказ. Что касается человека, укравшего картину Куинджи, вряд ли у него даже были заказчики. Просто он увидел, что на стене висит два миллиона долларов, и решил прихватить их с собой.
Насколько я знаю, мужчина, похитивший картину Куинджи, ранее был судим. У таких уголовников часто бывает иллюзия, что, украв картину, они разбогатеют на всю оставшуюся жизнь. Это далеко не так. И картина, скорее всего, в итоге будет висеть где-то в деревенском туалете, такое бывало неоднократно. И ничего с ней не сделаешь.
За 1990-е и 2000-е годы общими усилиями нашего МВД, Интерпола, полиций всех стран мира была создана достаточно эффективная система противодействия сбыту украденных произведений искусства. Если картину украли, она сразу ставится на учёт в систему антиквариата в МВД, а также на учёт в Интерпол.
Обычно картину невозможно продать, даже если злоумышленникам удаётся вывезти её за рубеж. Раньше это было проще — вывозили, продавали через Sotheby's, через Christie’s (крупнейшие мировые аукционные дома. — RT), через множество разных аукционов. Сейчас все они взаимодействуют с полицией и такие вещи проверяются.
— А если преступник попытается продать украденное на чёрном рынке?
— Сбывать произведения искусства из-под полы трудно, поскольку для продажи столь ценных объектов требуется проведение экспертизы. Эти вещи стоят миллионы долларов — когда речь идёт о таких суммах, всё это проверяется. Тем более что покупают их коллекционеры, которые разбираются в вопросе.
Человек, укравший Куинджи, был обречён, ведь в Третьяковской галерее повсюду камеры видеонаблюдения, а новость о краже сразу появилась во всех СМИ. Такие преступления зачастую спонтанны и бесперспективны с точки зрения последующего сбыта украденного.
При этом в последние годы действительно чаще стали красть картины. Есть и дела, до сих пор не раскрытые. Когда я работал с такими преступлениями, крупную кражу совершили во Владимирской области. Преступление было прекрасно подготовлено и, видимо, осуществлено под заказ. Тогда из художественного музея в Вязниках украли четыре картины на несколько миллионов долларов.
К слову, тогда вообще была целая волна краж из провинциальных музеев. Они хуже защищены, но при этом в некоторых есть картины первой величины, подобные тем, что выставлены в Третьяковской галерее. Это действительно группа риска.
— Какие главные проблемы есть в сфере антиквариата и произведений искусства?
— Главная проблема — не такие кражи. Они обычно раскрываются, и тот факт, что кто-то пытается при всей охране и видеонаблюдении что-то украсть, конечно, абсурд.
В сфере антиквариата сейчас самая большая проблема — подделки и мошенничество, они приносят преступникам реально большие деньги. Ни один серьёзный жулик сейчас не ворует. Зато подделывают абсолютно всё — Фаберже, старинные книги...
Большинство преступлений, связанных с антиквариатом, латентные, то есть скрытые. Если украли из хранилища, то такие кражи десятилетиями остаются незамеченными. В Астраханском музее изобразительных искусств, например, заменили на копию огромное полотно Айвазовского.
Картину отдавали на реставрацию, а с реставрации привезли уже копию — причём настолько похабную, что сотрудники музея её спрятали в запасники и никому не показывали. В тот раз осудили директора музея, но картину так и не нашли.
Когда я ещё работал, несколько лет действовала правительственная комиссия по проверке музейного фонда. В ходе её работы недосчитались около 200 тыс. экспонатов. Они, правда, были не столько расхищены: были и двойные учёты, перевозки из музея в музей, некоторые вещи просто развалились, некоторые действительно украли.
Всего 2—3% экспонатов музейного фонда подвергались видеофиксации. Это хорошо, что картина Архипа Куинджи очень известна. На самом деле у нас нет фотографий более 90% экспонатов, это создаёт возможности для подмены.
— Как, по вашему мнению, должны решаться эти проблемы?
— В российских музеях насчитывается в общей сложности 70—80 млн экспонатов. В годы работы правительственной комиссии была проведена просто бухгалтерская сверка — смотрели, есть ли экспонат на месте. Затем при Минкультуры создали межведомственную комиссию, которая должна была заниматься вопросами музейной безопасности и законодательства по этому поводу.
Насколько мне известно, сейчас работа комиссии заглохла. Её необходимо возобновить в полном объёме, продолжить массированную проверку, причём уже с экспертами, которые определят, соответствуют экспонаты подлинникам или нет.
Ещё одна актуальная проблема — в результате реорганизаций в Москве, Санкт-Петербурге и Главном управлении МВД были уничтожены отделы уголовного розыска по раскрытию преступлений, связанных с хищением культурных ценностей. При этом отдел проводил колоссальную работу, в том числе профилактическую. Мы занимались всеми комиссиями, законодательством, организацией раскрытия.
— После кражи полотна Архипа Куинджи из Третьяковской галереи велось много разговоров о том, застрахована ли картина. Как обстоят дела со страхованием объектов искусства в России?
— Страхование произведений искусства у нас в стране вообще не развито как таковое. Я не знаю ни одного коллекционера, который страховал бы свои вещи. Дело в том, что это очень дорогое удовольствие.
Цены на произведения, особенно русской живописи, совершенно дикие, они могут быть в несколько раз выше, чем на зарубежные картины того же периода.
Та же картина Куинджи стоит несколько миллионов долларов. Если страховать их так, чтобы это было выгодно страховым компаниям, владельцы объектов искусства просто пойдут по миру — это совершенно безумные суммы.
К тому же все страховки упираются в экспертизы, и компании, страхующие картины, должны иметь свою экспертную службу. С экспертизами было много проблем, очень многие подделки признавали оригиналами.
С этим было связано, например, дело Преображенских (супруги, продавшие более 30 поддельных картин известных художников, осуждены в 2008 году. — RT), потом — Белиловского (гражданин Германии, продававший подделки российскому банкиру, осуждён в 2010 году. — RT). Они брали картины и меняли на них подписи иностранных художников на русских. Цена произведений сразу вырастала в десятки раз. Раскрывали это с трудом.
C расследованием случаев с подделками всё упирается в умысел: поди докажи, что человек знал, что это поддельная вещь. А ещё очень сложно проводить экспертизы. По живописи ещё можно как-то определить оригинальность, наложение подписей считывается нормально. Но, допустим, один раз мы работали с металлом, и узнать, десять или сто лет назад была произведена вещь, практически невозможно.
— Какие моменты в системе охраны музеев следует пересмотреть после похищения картины Куинджи?
— Когда работала комиссия, она как раз проверяла вопросы укреплённости помещений, безопасности. Надо следовать тем замечаниям, которые были выдвинуты тогда при проверке, пересмотреть систему охраны с точки зрения сигнализации, видеокамер, то есть чисто технические вопросы.
Третьяковская галерея у всех на виду, а вот провинциальные музеи действительно находятся в зоне риска. Для предотвращения преступлений важно, чтобы снова заработала в полную силу межведомственная комиссия по охране музейного фонда. Также надо провести с Росгвардией мероприятия по проверке укреплённости музеев.
Преступления, которые совершают не вполне адекватные люди, в целом очень тяжелы для предотвращения, потому что система защиты рассчитана на нормальных воров, которые серьёзно подходят к делу.
То же самое — когда происходит умышленная порча картин. Это вообще невозможно предотвратить. На входах в музеи, конечно, досматривают посетителей, но картину можно изрезать даже пластиковым ножом.
Поэтому как минимум произведения первой величины должны быть под пуленепробиваемым стеклом. Работы Леонардо да Винчи в музеях, например, выставляются именно так. Но это очень дорого. Кроме того, блики не дают посетителям в полной мере насладиться картиной. Но наиболее дорогие вещи, конечно, должны быть под стеклом, около них должны всё-таки люди сидеть.
— Есть ли какая-то статистика по преступлениям, связанным с антиквариатом и произведениями искусства? Какая здесь раскрываемость?
— Пик таких преступлений был в 1993 году, тогда было совершено 4,5 тыс. подобных преступлений. А вот в последние годы в среднем было около тысячи преступлений. Есть три больших блока: кражи у частных лиц, кражи из религиозных учреждений, кражи из музеев.
В случае с кражами из церквей и религиозных учреждений статистика очень ненадёжная, поскольку всё зависит от того, зафиксируют ли при регистрации кражи, что похищенный предмет представлял культурную ценность. Это определяет, попадёт случай в статистику или нет.
В результате цифры говорят нам, что было десять краж, а на деле их было 150. Пока предмет не найдут, стараются не подчёркивать, что был похищен объект культурного наследия. Здесь имеют место некая эквилибристика и статистические фокусы.
Музейных краж очень мало в последнее время стало, но вот в 1990-х годах это дело процветало: воровали и из Эрмитажа, и из Кунсткамеры, и из исторических библиотек.
Что касается раскрываемости: если взять в массе, то она стабильно выше, чем, допустим, по квартирным кражам. В случаях с антиквариатом бросают больше сил на расследование. В принципе, раскрываемость в этой сфере всегда была выше, чем по другим видам преступлений.
Свежие комментарии